— Совсем не хороша, — с тем же выражением отозвался он, давая понять, что на самом деле красота невесты произвела на него достаточное впечатление. — Не завидую я князю Аскольду.

— Да у тебя и своя не плоха! — Белотур подмигнул, довольный возможностью обрадовать родича.

— Не всем так… не повезло. — Радим еще раз скользнул по лицу и огненной косе Дивляны одобрительным взглядом, но ей казалось, что он сам не получает от вида ее красоты особого удовольствия, а просто отмечает, что такая дева достойна стать княгиней. — Мою-то все прячут — может, она косая какая-нибудь… или хромая, или еще того хуже.

— Ой, да! — Белотур подмигнул Дивляне. — Слышали мы от людей, что скоро ты свою невесту увидишь. Порадовать нечем. Один глазик на Варяжское море смотрит, другой — на Греческое, личико будто куры клевали, ножку подволакивает… Одна ручка короче, но то не беда — другая-то гораздо длиннее!

Радим в изумлении смотрел на свояка.

— Да и вот еще… — смущенно теребя косу и стараясь не смеяться, добавила Дивляна, — она в лесу-то… малость от человеческой речи отвыкла… Людей пугается — сколько лет и не видела никого, одни волки да медведи…

— Вы чего меня морочите? — Радим переводил взгляд единственного глаза с Белотура на Дивляну, не понимая, можно ли им верить. — Так она… Вернул ее отец из лесов? А что же мне ничего не сказал? Я ему и так и этак пора, говорю, невеста давно в возрасте, да и мне не век ждать, не отдадите — в другом месте найдем. Молчит, я уж думаю, все, Станиле сговорил… Или сговорил-таки?

— Нет, твоя будет дева, если ты слова не нарушишь! — торжественно заверил Белотур. — А что личико — с него не воду пить, а слово княжеское держать надо!

— Я-то не нарушу. Наше слово крепкое. Но ты-то откуда знаешь? — Радим склонялся к мысли, что Белотур его морочит. — Я Громшу после тебя видел, он о дочери слова не сказал.

— Пришло солнце и на твой порог! — Белотур с улыбкой взглянул на Дивляну. — Огнедева сама твою невесту в лесу нашла и в белый свет вывела. Обожди немного — увидишь ее. Ступай пока к себе и жди невесту.

Белотур и Велем принялись устраивать собственный стан. А Дивляна, заметив подходящие лодьи Ольгимонта, бросилась к берегу — рассказать Ольгице, что ее новый жених уже здесь.

Нельзя сказать, чтобы Ольгица сильно обрадовалась этому известию: в ее памяти еще была слишком свежа жизнь в роду старой Норини, и ей совершенно не хотелось немедленно войти в дом нового мужа, которого она не знала и не могла любить. Пять лет назад, когда скреплялось обручение, двенадцати летнюю невесту даже не показывали родичам такого же юного жениха, все решилось между их отцами. А у Дивляны, успевшей повидать Радима, не поворачивался язык уверять, как это обычно делается, что жених — красавец и молодец хоть куда. Зато Ольгимонт смотрел на Дивляну так, будто она вытащила его из воды: благодаря ней он и его отец получили возможность наконец сдержать слово, данное пять лет назад. То, что Ольгица была похищена и два года прожила женой голядского старейшины, от радимичей и вообще от посторонних предполагалось скрыть: Ольгица должна была отвечать, что находилась в лесу и обучалась мудрости у волхвов. Клюка старой Кручинихи пришлась очень кстати: Ольгица пока не пыталась вызывать духов, доставшихся ей по наследству, пока мать или кто-то из мудрых людей не научит ее, как с ними обращаться, но зато благодаря этой клюке она кого угодно могла убедить в том, что действительно жила у лесных волхвов.

— Отец наш слово дал, — старался утешить ее Ольгимонт, сам не слишком веселый — ему жаль было снова расставаться с любимой сестрой, едва успев ее найти. — Княгиней будешь радимичской…

Зато вот изумление на лице Радима, когда он наконец ее увидел, могло хоть как-то послужить утешением. Ольгица была красива и сама по себе, а для встречи с женихом ее одели, выбрав самые лучшие вещи из всех захваченных в поселке Норини. Благодаря собственной красоте и блеску богатого убора Ольгица выглядела как настоящая Аушрине-Заря, и Радим, едва ее увидев, застыл и онемел, так что даже не сумел I положенным образом приветствовать невесту, несмотря на тычки кормильца.

— Ну, что — стоило такую деву пять лет подождать? — усмехнулся Белотур и с довольным видом разгладил усы, будто эта красота была его заслугой. Что отчасти и соответствовало действительности — если бы не он и его дружина, неизвестно, сумел бы Ольгимонт найти и вернуть свою сестру «из лесов».

Когда Дивляна наконец увидела Днепр, вид его ничем особенным ее не поразил. Река как река: не слишком высокий берег, поросший травой, те же вечные ивы подле самой воды. Волхов возле Ладоги во много раз шире, а Днепр здесь и ребенок легко переплывет.

— Это он тут, возле верховий, такой, — пояснил Белотур, видя ее разочарованное лицо. — А у нас, под Киевскими горами, он о-го-го какой! — Он распахнул руки во всю ширь и улыбнулся, намекая, что даже его длинными руками и широкими плечами могучего Днепра не обнять.

— А мы сейчас уже полдороги прошли?

— Вроде того. Но отсюда легче будет, теперь только вниз по реке идти.

Дивляна с трудом верила, что большая и сложнейшая часть пути уже осталась позади. Когда выезжали из Ладоги, ей казалось, что до Киева, как на Тот Свет, ехать придется года три. А так, выходит, они могут оказаться на месте еще до Всеведова дня? И вместо того чтобы думать, как добраться до будущего мужа, ей придется думать о том, как с ним жить…

— Ты ведь меня не оставишь? — шепнула она, не глядя на Белотура. Из всех, кто окружает ее сейчас, только он один и будет рядом в той жизни — ведь братья после свадьбы уедут. Самое позднее — весной.

— Да как же я могу? — тоже не глядя на нее, тихо ответил он. — Мы теперь один род, одна семья. Да.

Это «да» он сказал так непонятно, словно пытался сам себя в этом убедить. Дивляна молчала, сцепив пальцы на коленях. Вот уже не в первый раз ей казалось, что она на переломе, на перепутье, на середине дороги между прошлым и будущим. Это ей казалось в тот вечер, когда она уезжала с Вольгой из Ладоги, смотрела на уплывающие назад последние ладожские избушки, Малятин челнок на берегу и развешанные сети. Потом — когда лежала в лесу под Словенском, в наскоро поставленном шалаше, и в бреду ей мерещилась мать, собирающая травы. Когда она стояла на вышитом полотне перед жертвенником Лели и слушала песни, прославляющие богиню Солонь в ней. Когда снова уехала из Ладоги, чтобы стать женой Аскольда. Когда простилась с князем Судиславом и с Ильмерь-озером. Когда шла по первому своему волоку за верховьями Ловати. То, что казалось ей серединой жизни и серединой белого света, повторяясь, все время отдалялось. Это как плыть через море… Она, конечно, не бывала там, но слышала рассказы торговых гостей. Когда плывешь по морю, берегов не видно и кажется, что ты уже на середине. А небокрай все отдаляется, и кажется, что эту «середину» ты несешь на себе. Так же и в жизни — берегов не видно, и с каждым шагом то, что ты считаешь порогом, передвигается, не дает оторваться, а небокрай уходит все дальше. И где же будет настоящий край неба? В Киеве? Или в далеких Шелковых странах? Теперь Дивляна, умудренная опытом, сомневалась даже в этом.

По Днепру шли вверх по течению, но недолго. Всего две смены гребцов — и показался Свинеческ, то место, где Белотур надеялся найти князя Громшу или верные известия о нем.

Городок Свинеческ был назван так, потому что лежал при впадении в Днепр маленькой речки, скорее даже ручья, который местные жители называли Свинец или Свинка. Сам городок занимал довольно высокий и крутой холм, а от днепровского берега, в этом месте довольно низкого, его отделяла кочковатая луговина шириной шагов в сорок, покрытая жесткой травой. Возле самого городка блестело озерцо, — в нем плавали гуси и утки. По вершине холма шел крепкий частокол, ворота были закрыты. Позади холма виднелся сосновый бор.

— Там князь живет? — спросила Дивляна, оглядывая частокол. Столь хорошо укрепленное и защищенное место она видела впервые.