Заряла убежала из-под дуба и спряталась в клети. Немного опомнившись, Станила пришел к ней, пытаясь спросить: ведь это неправда, ведь она — настоящая?
— Что ты меня спрашиваешь, княже? — глухо ответила девушка, не поворачиваясь к нему. Паволоку она сбросила, но пять богатых рубашек и поясов еще были на ней, превращая стройную девушку во что-то вроде наряженной кадушки. — Теперь боги ответ дадут.
— Но ты-то скажи! — Станила схватил ее за плечи, силой развернул к себе и встряхнул. — Ты-то сама скажи!
Заряла мельком глянула ему в лицо. Она ожидала увидеть гнев и негодование, но в глазах ее наполовину состоявшегося мужа горели тревога, страх потери и надежда. Если она скажет, что все это неправда, он предпочтет поверить ей. Потому что хочет поверить именно ей.
Следуя необдуманному, но безошибочному порыву, Заряла потянулась к нему и крепко обняла за шею. Станила, ничего такого сейчас не ожидавший, на миг застыл, а потом порывисто схватил ее в объятия, сквозь слои вышитого льна нащупывая ту, к которой так стремился.
— Злые люди нашему счастью позавидовали, — шепнула Заряла, почти прижавшись губами к его уху. — Помнишь, старухи в Числомерь-горе говорили, что нам нашу долю еще перед богами заслужить надо? Эта беда нам от богов послана. Выдержим — будем счастливы.
— Я не верю… я ему не верю… — Почти обезумев от ее объятий, Станила едва помнил сейчас, из-за чего вышла заминка, и торопливо осыпал поцелуями ее лицо и шею. — Все равно ты одна моей женой будешь… Ты — моя Огнедева… моя заря ясная…
И такая страсть звучала в его прерывающемся голосе, что в душе у Зарялы что-то перевернулось. Он хотел владеть Огнедевой, пока знал только женскую фигуру под плотным длинным покрывалом, не женщину, а идол какой-то. Но теперь, когда он увидел ее лицо, хотел ее саму, кем бы она ни была. Но лучше ему все-таки не знать и даже не думать об этом… И, несмотря на все тревоги, Заряла против воли была ему благодарна за то, что он полюбил ее саму, какая она есть.
Теряя голову, Станила подхватил ее на руки и уложил на скамью; он так долго, как ему казалось, ждал, пока эта женщина будет в его руках, что никакие сомнения не могли умерить его пыла. Под Перуновым дубом эту деву нарекли его женой, и она — его жена перед богами и людьми!
Заряла не противилась, когда он нетерпеливо распутывал многочисленные пояса, пока не добрался до последнего, на исподке: правом развязывать ее пояса, кроме самой женщины, обладает только муж, и сегодня Станила его получил. Он слишком торопился, потому что больше не мог терпеть. Заряла откинулась на скамью, где была постлана для нее обычная перинка, — свадебное ложе для молодых готовили в другом месте, на куче новых ячменных снопов. Закрыв глаза, она вдруг представила, что это Велем… и застонала от страстного нетерпения, подалась навстречу мужчине, который наконец справился с многочисленными подолами.
Все кончилось слишком быстро, и Станила опустился рядом с ней, тяжело дыша. На скамье было тесно для двоих, и он крепко обнял свою жену, теперь уже не невесту. Приходя в себя, оба они постепенно осознавали, что произошло. Князь Станислав все-таки признал Зарялу своей женой, не дожидаясь исхода божьего суда, оправдания ее или обвинения в тяжком обмане. И если воля богов возложит на нее позор, ему придется его разделить. Конечно, князь имеет полное право прогнать жену, которая оказалась его недостойна. Если вдруг она и правда всего лишь безродная роба, то заступиться за нее будет некому. Но Станила понимал, что не сможет этого сделать. Боги и люди смотрели на них и ждали, честь они примут или позор. Но от них двоих сейчас ничего не зависело. Почти ничего…
— Пойдем. — Станила с усилием поднялся, сел на скамью и стал приводить одежду в порядок. — Там столы готовы… пиво греется, пироги стынут.
— Нет. — Заряла тоже села и вцепилась в его руку. — Не сейчас. Завтра. Когда боги нас оправдают.
— А мне плевать! Я знаю…
— Нет! Мало ли, что мы знаем. Люди должны знать! А они будут это знать завтра. Я буду сидеть за свадебным столом, ни от кого не пряча глаз. Или не буду вовсе. Пусть все знают, что боги на нашей стороне. Иначе горьким нам это пиво покажется.
— И этот хрен еще сомневается, что ты — княгиня! — Станила усмехнулся и положил руку ей на затылок.
Заряла посмотрела в лицо своего мужа. Страшный шрам она уже почти не замечала, а в глазах его отражалась упрямая решимость постоять за свое будущее счастье. Если ей требовался защитник, то боги послали ей очень подходящего человека.
Князь Станислав уже почти все для себя решил, но Велем об этом ничего не знал. Сразу от Перунова дуба Веледар увел его в Велесово святилище, где ему положено было всю ночь посвятить разговору с богами, которые завтра решат его судьбу. С божьим полем решили не тянуть, поскольку от этого зависело продолжение — или отмена княжьей свадьбы. Между воеводой Жданцем и Синельвом, которому не впервой было выступать посредником между местными жителями и проезжающими варягами, было условлено, что поединок пройдет завтра в полдень, на этом месте, перед священным дубом. Грима Синельв увел к себе. Торговец помнил, при каких обстоятельствах познакомился с Велемыслом ладожским, Домагостевым сыном: тот искал молодую красивую полонянку. Если поверить Гриму, то, выходит, нашел. Для чего — тоже становилось ясно. Но хитрый варяг и не думал делиться с кем бы то ни было своими воспоминаниями и выводами. Не такой он дурак, как этот Грим! Ахая, всплескивая руками и подливая пива, он ловко выпытывал у своего гостя все новые подробности, вовсе не думая доводить их до сведения князя и прочих смолян. Ведь назначен божий суд и завтра сами боги укажут, кто сказал правду, а кто солгал. Слова победившего и станут правдой. А что он теперь расспрашивает о той девушке, которую Грим якобы продал какому-то местному бонду, — так это же просто из любопытства!
Велем никому ничего не рассказывал. Веледар знал об их обмане все самое главное, кроме не нужных ему подробностей. На Велема он посматривал как-то странно, словно хотел о чем-го спросить, но сомневался, надо ли. Привел он его в клеть обчины, где собирались на осенние и зимние пиры старейшины Вечевого Поля, и кивнул на скамью: располагайся. Здесь любому преступнику ничего не грозило — по крайней мере пока.
— Ну, что делать будешь, сыне? — спросил Веледар, усевшись рядом на скамью.
— Драться. — Велем почти безразлично пожал плечами, будто речь шла о безделице.
— Не боишься? Ведь это верная смерть. С тем, что на поле будет, я тебе ничем не помогу, а вот с тем, что потом, — на то я здесь поставлен.
— Спасибо, отец. Но мне об этом думать рано.
— Победить надеешься? — Волхв поднял брови. При почти седых волосах брови у него оставались угольно-черные и косматые. — Боги-то ведают, кто из вас прав. Я промолчу, но они не промолчат.
— Я перед родовым законом прав. Не для своей корысти я это делаю, а для сестры, для рода, для племени словен волховских и ильмерских. Боги это знают. За благо рода умереть можно. Убить можно. А солгать нельзя? Ведь чуры завещали: кто верность роду хранит до последнего, тот в обитель ирийскую восходит. А чем же сильнее верность доказать, чем больше пожертвовать, как не честью своей?
Веледар помолчал, потом спросил:
— Ты сам в это веришь?
— Я знаю, что не мог иначе. А значит — судьба.
— Ну, как знаешь. — Веледар поднялся. Он видел, что Велему лучше сейчас побыть одному и самому попытаться найти дорогу к богам. — Если что, я тут рядом буду. Может, Жданца тебе прислать или еще кого из воевод? Или из братьев?
— Не надо. Чему за двадцать лет не научили, за ночь не научат. Да и не в этом дело.
— А это ты зря. — Веледар улыбнулся. — Жданец тебе скажет, что дело именно в этом!
Волхв ушел. Вошла женщина, принесла две овчины, постелила на лавке возле очага. Спросила, не разжечь ли огонь, но Велем покачал головой. Она ушла, и он улегся, устремив невидящий взор в опоры кровли. Чем лучше он осознавал, что натворил, тем сильнее душу заливала холодная жуть. Завтра в полдень он должен умереть. И дело не в том, что жалко молодой жизни, даже с женой успел дней пять всего побыть. Дело в том, что если он завтра потерпит поражение, то от этого будет плохо очень многим людям. Вместе с ним будет опозорен весь род. Станила, убедившись в обмане, пустится в погоню за настоящей Огнедевой и еще сможет ее догнать — неведомо, где сейчас Белотур и Дивляна и не задержали ли их в пути какие-нибудь новые препоны. А Краса… то есть Заряла… Неизвестно, что Станила сделает с поддельной Огнедевой, но ничего хорошего бывшую робу не ждет. А ей и так в жизни тяжело пришлось! Ее-то за что наказывать? Она ведь роба, у нее своей воли нет! А отец и прочие ладожские родичи даже не знают, что они тут натворили, — им за что позор принимать? Что сына худо добру научали? И всех этих людей от беды и бесчестья только он, Велем, прикрывает своей спиной. Он привык считать свою спину достаточно широкой и крепкой, но сейчас ему противостояли сами боги.