— Станислав кривичиский думает, что дочь Домагостя — в его доме, — сухо возразил князь. — Дойдут до него слухи, что я на ней женился, — скажет, что у меня роба! Так и будем всю жизнь соромом мериться? А еще вот что выходит. Ты на божьем поле подтвердил, что твоя сестра — та, что у Станилы. А та, что здесь, — выходит, не она! Перед богами — не она!

— Да как не она, когда она! — Белем в негодовании хлопнул себя по бедрам. — Да, солгал я Станиле — для того же солгал, чтобы сестру для тебя уберечь! И уберег! А боги меня потому оправдали, что видели — не для красного слова, не для корысти я на обман пошел, а ради чести рода своего!

— Ты слишком испытываешь терпение богов! — крикнул Грим, еще не привыкший к тому, что рабу перед свободными мужами полагается молчать. — И твоему роду не много…

Тут Арнвид живо зажал ему рот и не дал закончить. За оскорбительные слова раба спросят ответ с хозяина, а Арнвид вовсе не собирался драться с Велемом, которого боги любят даже вопреки справедливости. Впрочем, варяга это не удивляло — сам один нередко бывал пристрастен.

— Богам меня и судить! Хочешь, княже, я снова на поле выйду и докажу, что моя сестра — здесь? — Велем напористо шагнул к князю, будто собирался драться немедленно и именно с ним, и Аскольд невольно отшатнулся. Могучий и упрямый, Велем внушал ему неприязнь своим уж слишком уверенным и победительным видом.

— Нет! — За ним шагнул Белотур и крепко взял за плечо. — Ты уже выходил. Дай-ка теперь я мою удачу попытаю. Доверишь мне за честь рода постоять?

Велем оглянулся и, слегка остыв, попятился назад, куда тянула его рука Белотура. Тот был прав, как и негодяй Грим: нельзя испытывать терпение богов слишком долго. А ведь никто здесь не знает, что еще сказал ему волхв Веледар. «За победу без заслуги ты заплатишь богам поражением без вины». Наверное, это и есть тот случай. И за оправдание, когда был виноват, боги накажут его теперь, когда он говорит правду!

— Доверю. — Велем кивнул. — Ты в Ладоге был и видел, кто там моего отца дочери.

— С рабом драться мне невместно, а дай ты мне противника, княже. — Белотур поклонился родичу. — Буду побежден — знать, боги не с нами. А одолею — бери в жены деву честную, рода высокого.

Аскольд задумался, пытаясь быстро понять, чем все это ему грозит. Ему не понравилось, что Белотур и Велем стоят один за другого — будто родные братья. Проиграй Белотур — так бы ему и надо! — невеста останется ему, он породнится с ладожской знатью, к нему потекут бобры и куницы, а там…

Он не успел додумать эту мысль до конца — ему помешал женский голос:

— Не надо божьего поля, княже!

Все бывшие в гриднице обернулись. Вперед шагнула Воротислава. Она пришла сюда вместе со свекровью и другими знатными женщинами: как жрицы Лады и Макоши, они имели право не только присутствовать, но и говорить на княжьем совете наряду со жрецами-мужчинами. За эти несколько мгновений Воротислава, всегда быстро соображавшая, поняла самое важное для нее. Если ее муж проиграет божий суд — он будет опозорен, а ладожская невеста останется в доме, он возьмет ее второй женой! Этого не избежать — ведь не для Велема же он подставляет под меч свою голову и свою честь! А ради чего они собираются драться? Чтобы доказать родство Велема с этой рыжей? Воротислава в нем не сомневалась. Как ни мало у нее было причин любить Дивляну, высокое происхождение и воспитание девушки не увидел бы разве слепой. Даже Аскольд все понимает — не дурак же он, хотя слишком самолюбив, мнителен и упрям. Надо только успокоить его боязнь молвы, дать внешние доказательства того, что все в порядке. И ладожанка уйдет из их дома…

— Стойте! — Воротислава вышла вперед и встала между мужчинами, будто желая помешать им немедленно наброситься друг на друга. — Ты, Велемысл Домагостич, готов дать клятву, что эта дева — твоя сестра?

— Готов!

— Клятвы мало! — одновременно возразил Аскольд. — Он уже давал клятву совершенно в другом! Я не знаю, почему ему поверили боги, но я ему верить не могу! Его сестра теперь жена Станислава!

— Но и эта дева станет ему сестрой, если над ними будет проведен обряд побратимства. Разве это невозможно, Елинь Святославна?

Воротислава обернулась к свекрови, которая, как самая знатная женщина Киева, была здесь старшей жрицей.

— Это возможно. — Оживившись, та кивнула. — Если воевода Велемысл перед богами и людьми назовет деву своей сестрой, то ничья честь задета не будет.

Аскольд несколько просветлел лицом. Если Белотур проиграет божий суд, то и он, Аскольд, останется в дураках — его пытались женить на робе! Если одолеет, то будет выглядеть еще хуже — тогда его выставят злобным дураком сами боги. А если Велем заново породнится с этой девой — то она станет его сестрой, кем бы ни была изначально. Происхождение, приданое, честь, защита Витонегова рода — все это распространится и на нее, и кем она родилась, просто утратит значение!

— Тогда прошу тебя, матушка, обряд провести. — Аскольд встал и почтительно поклонился старшей сестре своей матери. Участие и руководство Елини Святославны придаст обряду наибольшую законную силу, и если кто после этого тявкнет что-то против молодой княгини, то его не допустят к принесению жертв!

Узнав, что ей предстоит, Дивляна всплеснула руками: хоть волком вой, хоть песни пой! Смешно было родниться с собственным родным братом — но вреда от этого нет, а все сомнения снимутся. Это гораздо лучше, чем увидеть на божьем поле его — или Белотура — или самой прыгать в осеннюю воду со связанными руками, чтобы очиститься от обвинений. Дивляна решилась бы даже на это — не для того она прошла этот путь из конца в конец света, чтобы навлечь позор на себя и род! Но теперь она охотно поцеловала бы Воротиславу, которая придумала такой простой и безопасный выход.

Поцеловала бы… если бы не подозрения, что молодая воеводша сделала это ради избавления от Дивляны и что своей цели она добилась. По отзывам бывших в гриднице, Аскольд после принятия решения растаял, подобрел, сделался гостеприимным и ласковым, и мужчины вернулись с княжьего двора ближе к утру, пьяные, как дурные быки. Ковыляли по тропе, обнявшись, чтобы дружески поддерживать друг друга, и орали на всю гору: «Как улетала сера утка со двора». Песня была свадебная, и Дивляна догадалась, что на том пиру уже заходила речь о свадьбе.

Обряд предстояло провести в Макошином святилище, расположенном на Бабиной горе. Там имелся жертвенник, сложенный из белых камней, а возле него высился идол Макоши. На четыре стороны смотрели лики богинь: Макошь с чашей, Лада с кольцом, Доля с рогом и Недоля с тем же рогом, но опущенным к земле, а ниже всех, будто держа их на плечах, виднелась Темная Мать, Марена, с серпом в руках. Вокруг площадки святилища располагались обчины, как и в других подобных местах, — тут князь собирал старейшин на жертвенные пиры по велик-дням.

Для Дивляны это стал чуть ли не первый выход из дома с тех пор, как она приехала в Киев. День был ясный, солнечный, хотя прохладный и ветреный. По пути на Бабину гору они долго одолевали широкую крутую тропу, обходным путем ведущую на вершину, а когда взобрались, то обомлели. Невысокий вал, отделявший священное место, не мешал смотреть по сторонам, и у Дивляны дух захватило — такой огромный, широкий вид отсюда открывался. Как на ладони видны были Белотуров двор и другие жилища, на соседних вершинах и склонах везде бросались в глаза белые пятна мазаных изб, а за крутым высоченным обрывом расстилался бор, щедро позолоченный наступающей осенью. И то — скоро зазимье, первый снег падет. Впервые Дивляна порадовалась от мысли, что ей предстоит здесь жить. Высота, ширь, приволье — так и мнится, что меж облаков сейчас покажется сама Золотая Сварга. Стоящий на этой вершине будто бы получал во владение целый мир.

Воротислава отправилась сюда заранее и обо всем позаботилась: на жертвеннике курился дымок, была готова курица. Посмотреть на обряд собралась огромная толпа киян, и по их оживленным лицам было видно, что об этом дне они потом долго будут рассказывать приезжим и детям.